О запретном
И в этом деле ты редко участвуешь один, потому что с кормы, добрый рулевой, который понимает, сочувствует и входит в положение, кричит, предупреждая об опасности:
– Эй, на баке!.. Берегитсь!.. Волна!!
И тут уж ты цепляешься всеми четырьмя, и хрен с ним с рулоном и со сползающими штанами, жизнь дороже, потому что в той водичке ты живешь пятнадцать минут. И тебя возносит и кренит и срывает и ноги болтаются над пропастью и ты повисаешь на руках и карабкаешься, лезешь, стучась голыми коленками о борт и отсвечивая на весь белый свет, потому что очень жить хочется. И, наконец, встаешь и чуть не плачешь от случившегося потрясения и путаясь в веревках, крючках и пуговицах, долго одеваешься и сам себе клянешься, что больше никогда, как-будто это возможно.
Такой вот ежедневный процесс. Крайне неудобный и опасный. Смертельно опасный! Я не шучу! Не счесть сколько путешественников на тот свет, через это самое ушло. Потому как сядешь, а тут волна и ты – бултых и нет тебя – ори не ори – никто тебя бедолагу среди волн не увидит и никто в шуме твой крик не слышит. Нет тебя – сгинул, приняв страшную, мучительную смерть. И даже если тебя и выловят, вытащат, успеют, то, скорее всего, ты умрешь от общего переохлаждения, на руках товарищей, потому что отогреть человека в таких условиях нет никакой возможности.
Вот и приходится привязываться и пристегиваться и держать в натяг и зубами, зависая над ледяной пропастью. И тебя качает, мотает, плещет и белый свет тебе не мил.
Ну вот представьте себе деревенский сортир с дыркой, и прикиньте, что это дощатое сооружение не стоит себе в огороде, а куда-то несется, страшно кренится, обрушивается вниз, возносится и снова падает, скрипит каждой своей досочкой и под ним что-то ревет и бросает вам снизу ледяные брызги. Ну и как вам, чтобы сосредоточиться? И хоть что-то смочь?
Во-от.
Но все-равно тебе надо и ты снова идешь, как на амбразуру, весь такой готовый к подвигу и смерти, и вроде, как-то пристраиваешься, приспосабливаешься и кажется уже совсем готов, как, вдруг, чувствуешь что-то не то. И начинаешь исхитряться, выворачиваться, глядеть под себя и, тут – о боже! – замечаешь, как из воды, на тебя кто-то смотрит. Пялится. Снизу. Прямо туда. Внимательно так! Широко распахнутыми глазами.
Ой!
Кто это?
А это тюлень. Болтается в воде как пробка и с любопытством и, кажется даже, с ехидством, смотрит. На вас. Вернее на то, что обращено к воде. И взгляд у него совершенно человеческий, осмысленный и глаза по полтиннику. Ну как после этого?… Когда вас, снизу, куда вы собираетесь, кто-то наблюдает. Как если бы сидя на унитазе, вдруг, в нем, заметили глаза. Смеющиеся.
Вы бы смогли? Прямо в них? Вот и я не нет!
И я говорю:
– Кыш, проклятый!
Как-будто это не тюлень, а кошка.
Но тюлень человеческой речи не внемлет, наверное, потому что ее не слышал, а лишь только более вытягивается и крутит головой с усами. И, усмехается из под усов. Ну точно – усмехается, зараза!
И все и у вас как отрезало. И ничего не идет, не поступает, как себя ни дави.
И так ничего и не сделав, вы начинаете одеваться, застегиваться, запахиваться, заправляться, снова, хватаясь за ванты и рискуя свалиться за борт, бредете на корму. И вам отчего-то грустно. Ну потому что, чуть позже, придется идти снова и повторять эту безумную процедуру. Все-равно придется! Потому что физиология – черт ее разорви пополам и вдоль тоже!
И когда вы приходите, все смотрят на вас с надеждой и сочувствием. Как на наших футболистов приехавших с чемпионата мира. Потому что болеют душой…
– Ну, как?
А вы говорите:
– А-а! Блин!..
И безнадежно машете рукой.
И все сочувственно вздыхают, потому что им тоже идти, пробираться, цепляться, и там, на уступе, рассупониваться и зависать и мерзнуть низом и балансировать на самом краешке и пытаться изо всех возможных сил.
Такая вот морская житуха…
Ну да это – ладно, это когда штормец. Это еще терпимо! А когда шторм? По серьезу. Когда волна метра четыре-пять и рубит в борт как кувалдой и брызги фонтаном. А кому-то приспичило так что сил нет терпеть. А, впрочем, чего терпеть, до чего терпеть – до берега? Так до него – сто миль киселя хлебать, а шторм, судя по всему дня на два и еще наддает и наддает! В каюте это дело не сделать – потому что нет у нас каюты, есть растянутая над карбасом брезентовый капающий тент, куда вползаешь на коленях и сразу – на лежанку. И там, вповалку, мордой в мокрое, страдает от морской болезни экипаж. И никаких тебе гальюнов или хоть закутка махонького. Ни-че-го!