«Сказка-ложь», сказ восьмой

Добежали, сошлись – долбят друг дружку дубинами, на рогатины поднимают, пищалями в животы тычут – не от удали молодецкой, со страху, коли ты ворожину жизни теперь не лишишь – так он из тебя душу вынет! Кровь хлещет по земле, как ливень летний, кости аки спички трещат-ломаются, черепа яичными скорлупками лопаются, глаза кулаки вышибают, да тут же их каблуки в грязь топчут. Страх кромешный, как в церквах, где на стенах ад малюют! Разошлись, расцепились. Тут ядра покатились уцелевших калеча. Кто успел – в ямки да воронки свалились. Лежат, дышат, богу молятся, за спасение или упокой, не понять. А тут кто-то еще сверху падает. Так – то  супротивник! Взъерошились, насторожились, оскалились. Только нет боле сил в драку лезть – руки плетьми висят. И убечь некуда, ядра да пули поверху свистят, траву что коса режут – не высунуться. Смотрят. Пальцы на тесаках что за пояс сунуты, сжали. Час сидят, другой не шелохнувшись, отчего в сон клонит и глаза слипаются. Ратнику завсегда спать хочется, ежели ему какое занятие не найти. Хошь даже разговор.

– Ты кто такой будешь?

– Ратник государев, два дня ужо как. А до того мужик был.

– Так и я мужик. Под мобильнизацию попал… Поди хозяйство у тебя имеется?

– Как не быть – есть. Землицы десятинка, коровка, порося, да кур десяток. Без них детишкам смертушка. Тока вот все оставить пришлось.

– Так и у меня коровенка. И детишек – пятеро, мал мала меньше.

– А у меня семеро, да баба на сносях. Была дюжина, но пятеро в прошлом годе с голодухи попухли и померли.

– Так и у меня четверых господь прибрал. Как случился недород, так и преставились. Сильно перед смертушкой корочку хлебну просили.

– И мои просили, так где ее взять, когда все сусеки вымели и лебеду с крапивой поели. Беда… Нонче вот тоже суховей…

Толкуют мужики о землице да скотинке, словно на вечерке встренулись.

– Чего ж ты к нам баталией полез, вместо того чтобы землицу пахать, да сеять?

– Так то не я – то вы по вредности своей измыслили нас под корень известь. Так Государь сказал.

– И – наш сказал.

Смотрят мужики друг на дружку и нет в них злобы. Не осталось. Вредно на войне с супротивником беседы душевные вести, заместо того, чтобы кишки на шомпол мотать.

– Чего дале делать будем?

– А – чего… Посидим, а как тихо станет, разойдемся всяк в свою сторону. Или может ты к нам?

– Нет. Детишки у меня, жинка, хозяйство. Как они без меня?..

Вот и стихло всё, видно пушки да пищали перекалились али заряды кончились. Только не вышло разойтись.

Шорох. Сунулась сверху голова. Так то – сотник!

– Ты чего тут сидишь, так тебя растак, когда пред тобой супротивник живой и даже не ранетый. Или ты забыл, что Царю-Батюшке присягал? А ну давай теперь жизни его лишай, покуда я на тебя рапорт не сочинил.

Хмурится мужик – не охота ему чужую жизнь забирать. Одно дело в драке, когда глаза страх и злоба застят. А чтобы так…

Тут другая голова сверху свешивается. Супротивного сотника.

– Это чего тут такое происходит? – кричит голова, – Или это измена? А ну – вынимай с него душу побыстрее! – И пистоль внутрь сует, – Не то я тебя как изменника теперь стрелять стану.

– Да за что его так? Он же такой же мужик, как и я. Жинка у него, детишки…

– Не рассуждать тут! Мужик – он когда с бабой на печке пыхтит, а здесь враг, коего Уставы убивать велят и нарушать сии правила невозможно! Наука военная шибко мудрая, коей тебе владеть ума не хватит. Ежели о баталии всяк дурень навроде тебя свои суждения иметь станет, то тем всю диспозицию с субординацией порушит. Тебя сюда Царь-Император послал ворогов сокрушать – так будь любезен. А нет, я тебя в дизельтиры запишу и на суку за шею подвешу. А ну – исполнять чего велено!

Встали мужики. Стоят. Смотрят друг на дружку насупившись. Только нет в их глазах злобы, одна тоска смертная.

– Ну чего стоите – айда, – кричат, командуют головы, – Или мы вас сейчас из мушкетонов постреляем!

Сделали мужики шаг, да еще один. И ткнули друг дружке в животы тесаки.

– Проверните их для верности! – орут сотники, – Так чтобы всю требуху наружу вывернуть!

Упали мужики. Да и померли разом.