Игра на вылет – 4 книга

Отслеживать информацию я начал уже к исходу вторых суток. Девяносто девять процентов зафиксированного материала являло собой полную и безоговорочную чушь. Машина, конечно, умная штучка, но и дура. Ей важно кодовое слово вне связи с окружающим его текстом. Сказал в сердцах муж жене: «Смотри, я могу и власть употребить», – пошла запись, и узнал я, что благоверная городского прокурора вместо того, чтобы ему носки стирать, увлекается феминистским движением. Ляпнул рассвирепевший папаша своему непутевому отпрыску: «Ты еще не Президент, чтобы свои законы устанавливать!» – машина честно зафиксировала.

А кодовых слов я в память ввел чуть не полторы сотни, треть из которых совершенно не соответствовала трибунной терминологии. Я не был столь наивен, чтобы предполагать, что умудренные жизнью властители в разговорах даже с глазу на глаз будут все называть своими именами. Почти наверняка ограничатся намеками и полунамеками. Этот эзопов язык мне тоже пришлось учесть, что на порядок увеличило метраж назначенных мне к прослушиванию записей. В результате у меня набралась очень приличная (не по объемам, здесь как раз все было в порядке – «проволока» могла «скушать» и не такие пространные речи, – а по продолжительности звучания, фонотека. И слушать ее мне, в отличие от любителей‑меломанов, приходилось, согласуясь не с желанием, временем и настроением, а единственно только с нравами Конторы – то есть круглосуточно, без перерыва на обед и туалет, до полного выяснения истины или свихивания с ума.

Вначале я барахтался в тысячах обрушившихся на меня слов, как выбившийся из сил пловец среди штормовых волн. Я захлебывался, задыхался, пускал пузыри бестолково колотил по воде руками и ногами, еще больше оттого уставая и еще меньше имея шансов спастись! Я думал, я не выплыву, не выберусь из этой передряг Но мало‑помалу я приспособился к штормовому натиску слов, научился находить более безопасные и скорые к спасению.

Я переделал коды паролей на сложные, состоящие их двух, трех и более словосочетаний. Я научил машину не слышать слово «хозяин», если где‑нибудь рядом стояли другие: «гараж», «садовый участок», «крепкий», «хороший» и т. п.; не обращать внимания на предложения, где революционное слово «переворот» соседствовало с «головой» «ногами» или «брусьями». Количество записей резко пошло на убыль. Я усложнил фильтрацию, приказав исключить из внимания женские, детские и… дикторские. Вот уж кто действительно лез в записи – так это радиоприемники и телевизоры. Эти, болтая о политике, умудрялись наматывать на «проволоку» целые передачи! Постепенно я добился того, что машина «слышала» только истинную политику и… анекдоты. Политических анекдотов я собрал – на многотомную антологию хватило бы. А как их исключишь, если даже в самом коротком анекдоте встречается чуть не десять кодовых слов! Получается, что современная и историческая политика моего государства гораздо ближе к устному народному творчеству (устному – потому что в большей степени непечатному), чем к политике как науке. Но это так, попутный вывод. Главное, что я уяснил, так это то, что мои опасения, вызванные просмотром периодической печати, – не плод моего же больного воображения. Кто‑то из центра очень осторожно, но действенно дирижировал дестабилизацию региона. И каждый из подслушанных мной властителей невольно привел свое доказательство в пользу этого на первый взгляд абсурдного предположения.

Непонятно, по какой причине были ополовинены кредиты, назначенные для питания местной промышленности и сельского хозяйства. Перекрыты и завернуты в соседние области еще несколько финансовых потоков, которые могли бы при рациональном использовании помочь региону выстоять. А это значит, если спуститься с заоблачных финансовых, оперирующих многомиллиардными суммами небес на копеечную грешную землю, что тысячи занятых в производстве людей, студентов и учащихся будут в конечном итоге оставлены без зарплат и стипендий, умножив армию недовольных нынешним положением дел обывателей. Человек судит о политике в первую очередь по содержанию своих обедов и завтраков, а не по телепередачам. Истина старая – чем легче дома моются кастрюли, тем проще по улицам разливается кровь. Это когда сковородку от нагоревшего на ней жира не отскрести, люди дома сидят. И тематика мыслей у них соответствующая, связанная с перевариванием обильного ужина в раздутом до состояния футбольного мяча животе, а не с шествиями, манифестациями и революциями. Сытые собаки, в отличие от голодных, в стаи не сбиваются и хором не лают. А вот голодные – случается.

Похоже, и здесь кто‑то очень заинтересован в громком пустолайстве. Мало что денег нет, вдруг город, вызывая в людях справедливое возмущение, наводнили дорогие элитные продукты, напрочь вытеснив те, что попроще, но и подешевле. И опять странность – продуктовое начальство жалуется на ужесточение санитарно‑эпидемиологических требований, на массовую выбраковку крупных партий отечественной сельхозпродукции, а предприниматели в голос радуются неожиданно свалившейся на них партии дешевого импорта. И то и другое вроде бы случайность, вместе – странная закономерность.